Вечером посеяла рядок брюквы. Пакет от нее так и остался лежать на столике у телевизора, когда начался концерт военной песни. Папа увидел пакет, спросил: что сажала? Услышав «брюкву» вдруг так по-детски заплакал, беззвучно всхлипывая. Вообще-то, он не слезлив. Но тут так совпало: канун Дня Победы, военные песни и … брюква.
И я вспомнила его рассказы о войне, о фашистских лагерях, о баланде из брюквы изо дня в день, из года в год в течение трех с половиной лет.
Нашей семье можно сказать повезло – в войну из самых близких никого не потеряли, все выжили. Даже старенькая грузная и почти слепая папина бабушка Матрена прошла лагеря от Рославля до Польши, дождалась освобождения и умерла уже в конце сороковых на Урале. Но в этом слове «повезло» весь ужас войны, которая не разбирала, кто перед ней – изможденная женщина, голодный подросток, младенец, привязанный шалью за спиной у мамы. Бабушка всегда вспоминала, как солдаты, освободившие их лагерь, в первую очередь доставали из мешков кусок хлеба и отводили глаза, чтобы просто не видеть эти обтянутые кожей детские тела. А их лагерь был трудовым, т.е. там не дымили печи Дахау, не зверствовали надзиратели, не морили голодом, а даже маленькие дети умудрялись выбираться в городок, где им сердобольные немки давали милостыню.
Вчера отец достал свой чемодан, полный фотографий, в котором в отдельной коробочке лежат военные фотографии. Вот он в 45-м в ватнике – это фото на аусвайс, ему, быстро схватывавшему языки, разрешали иногда выезжать из лагеря вместе с поварихой за продуктами. Папа говорит, что эта повариха иногда, будто специально, отворачивалась и можно было стащить из тяжелого ящика помидор или картофелину. Нет, съесть самому было нельзя – в лагере сутками над чанами с горячей водой трудились мать и тетушка. Сестренка и бабушка к весне 45-го были оторваны от семьи и оставались в лагере в Польше. А их вывезли в Люкау, маленький немецкий городок.
В 45-м отцу фактически было уже 17 лет, но когда семью выгоняли из деревни в 41-м немец-радист, что жил в их доме, предупредил: детей старше 13 лет будут отбирать и увозить в концлагерь. Так бабушка спасла своего сына, сказав, что он с сестрой близнец и ему только еще будет 12 лет. Мальчик был мелким и никто не стал проверять. Так же спасся от концлагеря и папин друг детства – Толик. Бабушка чудом успела предупредить его мать-соседку.
Вот они на фото – папа в штанах на несколько размеров больше, поддерживаемых какими-то подтяжками, мальчик в белой рубашке – Толик со сломанной ногой и быстро вытянувшийся на брюквенной баланде самый младший по возрасту Серега. Они уже немного отъелись, потому что фото сделано каким-то солдатом 9 мая 1945 года, а освободили лагерь 24 апреля.
Отец вспоминает, как 8 мая друзья-приятели пошли по пожарищам поискать что-то из одежды – ходили слухи что вот-вот начнут отправлять всех домой, а у них все грязное и оборванное. Бродили долго, попали в расположение нашей части и солдаты накормили, обогрели, уложили спать, чтобы мальчишки ночью не напоролись на мины. И вдруг все вокруг забурлило, солдаты стали стрелять в воздух, что-то кричать в ночи. Так узнали, что закончилась война. А бабушка вспоминала, что когда в ночной тишине раздались тысячи автоматных очередей, то женщины в бараках попадали на пол, прикрывая детей, думая, что немцы опять прорвались в городок.
А история фотографии какая-то чудесная. Неизвестный солдат сфотографировал мальчишек на улице и сказал, чтобы приходили за карточкой утром на это же место. И слово сдержал – утром они получили по карточке. А потом было возвращение домой, точнее освобожденным семьям было сказано: деревень ваших больше нет, потому везем вас на Урал – там работа и жилье. Так друзья оказались в Орске, где несколько лет жили в землянках и работали на заводах, служили в армии. Где-то в тех буднях растерялись военные фото, только у отца и остались. В 80-х я эти фото отреставрировала, пересняла и раздала папиным друзьям, как память об их детстве и юности. Давно уже нет в живых ни Толика, ни Сереги и только папа каждый год в День Победы достает свой заветный чемодан с фотографиями, приходят его кузины, тоже детьми побывавшие в лагерях – одна недолго в Рославле, другая девчонкой прошла где пешком, где на телегах, а где и в эшелонах через лагеря в Рославле, Польше и Германии. Они будут пить вино, перебирать фотографии, спорить о деталях и датах, путаться в именах и названиях немецких городков. Вспоминать, как голодные белорусские женщины выносили им «тошнотики» - блины из мерзлой картошки, как бросали за колючую проволоку кусочки хлеба, что не все немецкие солдаты были извергами, вот тот-то дал яблоко, а этот – кусок шоколада. А папа всегда вспоминает ту самую повариху фрау Марту, что порой отворачивалась, давая ему возможность украсть что-то из еды, предназначенной летчикам и аэродромной обслуге.
А брюкву? Он до сих пор не переносит ее запаха, говорит, что сразу перед глазами встает оловянная мятая миска с грязно-бурой баландой – ежедневная и практически единственная еда на протяжении 3, 5 лет для мальчика-подростка.
Journal information